ГРЕХ

фрагменты книги

ШЕСТЬ СИГАРЕТ И ТАК ДАЛЕЕ

По рукам догадался: он не противник мне.

И сразу расслабился.

Он вошёл шумно, бренькая ключами на пальце, позёр.

Я выглянул в окно: так и есть, на улице, под тихим и высоким, в свете фонарей, дождём, стояла его длинная машина, красивая как рыба.

Он сразу нахамил бармену ехидным голосом старого педераста, уселся на высокую табуретку напротив стойки, громко придвинул пепельницу, кинул пачку на стол. Позёр, я же говорю. Он был в плаще.

- Спишь, чмо большеротое? Рабочий день ещё не начался, а ты спишь уже. Зажигалку давай, долго я буду неприкуренную сигарету сосать?

Бармен Вадик поднёс ему огонь.

Позёр несколько секунд не прикуривал, глядя на Вадика, нарочно увильнув сигаретой от язычка зажигалки. Вадик придвигал огонёк, позёр отклонял голову, насмешливо перебирая толстыми губами, сжимающими фильтр.

Я очень убеждён, что таких людей стоит убивать немедленно, и никогда не жалеть по этому поводу.

Но я вышибала здесь, мне платят за другое.

Даже за Вадика я заступаться не обязан. Бармены вообще жульё, в конце ночи обязательно будет скандал: кто-нибудь из гостей обнаружит, что в счёт им приписали несколько лишних блюд, никем не заказанных.

Удивляюсь, что барменов не бьют: гости предпочитают бить друг друга и посуду.

Хотя сейчас Вадика жалко.

- А чего девочек у вас нет? - спросил позёр, наконец, прикурив.

Вадик что-то пробурчал в ответ, в том смысле, наверное, что рано ещё.

- Может, мне тебя трахнуть, а?

Бармен протирал бокалы, не отвечая.

Позёр улыбался, глаз от Вадика не отводя. Я всё это видел из подсобки, где ботинки зашнуровывал.

Меня всегда ломает от такой мужской несостоятельности: бедный Вадик, как же он живёт такой. Он выше меня ростом, нормального телосложения. Белесый, вполне милый парень.

У него девушка есть, приметная, приходит иногда до открытия клуба с учебничком, читает - она студентка. Вадик наливает ей кофе, она аккуратно пьёт, не отрывая глаз от страницы. Слышала бы она сейчас, видела бы.

Никто Вадику не запрещает сказать позёру что-нибудь обидное, обозвать его земляной жабой, толстогубой мразью.

И если позёр попытается ударить бармена, мне придётся вмешаться.

Но Вадик неистово трёт бокалы.

Я зашнуровал ботинки и вышел, присел на табуретку у барной стойки, возле позёра.

Здесь и догадался: он не противник мне. Пухлые пальцы, розовые; кулак вялый и мягкий, как лягушечий живот, этой рукой давно никого не били.

- Ты чего бузишь? - спросил я, глядя на него.

Он виду не подал, конечно, - спокойно на меня отреагировал.

- Не, нормально всё, общаемся просто. Да, Вадим?

У бармена имя написано на бирочке, прицепленной к рубашке.

Вадик кивнул.

- Угостить тебя пивом? - предложил позёр.

- Угости, - сказал я.

Пить на работе мне нельзя, но хозяин ещё не пришёл. К тому же я всё равно пью понемногу каждую ночь, делая вид, что скрываю это от хозяина, - а хозяин в свою очередь делает вид, что не замечает, как я плохо, без вдохновенья, таюсь от него.

Вадик налил мне пива, и я с удовольствием разом выпил почти весь бокал.

Иногда я даю себе зарок не угощаться за счёт гостей, дабы не сближаться, но каждый раз нарушаю данное себе слово.

Сейчас позёр начнёт со мной разговаривать. Где полушутя, где полухамя, трогать по живому цепким коготком, и смотреть на реакцию: обычная привычка урлы, слово за слово выяснять, кто перед тобой. 

- А ты где прятался, когда я пришёл? - спросил он.

- Я тебя не увидел. Ты незаметный, - ответил я, встал и, тихо отодвинув бокал, ушёл на своё обычное место.

Это деревянная стойка у входа в клуб; слева стеклянная дверь на улицу, справа стеклянная дверь в помещение клуба. За стойкой две высокие табуретки. На одной сижу я, Захар меня зовут, на второй мой напарник, его зовут Сёма, но я называю его Молоток, потому что у него замечательная фамилия Молотилов.

В отличие от меня он не курит и никогда не пьёт спиртного. Ещё он килограмм на сорок тяжелее меня. Он умеет бить, скажем, в грудь или в живот человеку так, что раздаётся звук, словно от удара в подушку. Глухое, но сочное «быш!», «быш!» Я так не могу.

Уверен, что Молоток сильнее, чем я, но почему-то он считает меня за старшего.

У него всегда хорошее настроение.

Он вошёл с неизменной улыбкой, с вечернего, последождевого холодка, похрустывая курткой, потоптывая ботинками, весь такой замечательный и надёжный, рукопожатие в четыре атмосферы, сумка с бутербродами на плече. Ему всё время надо питаться.

И сам он выполнен просто и честно, как хороший бутерброд, никаких отвлечённых мыслей, никакой хандры. Разговор начнёт с того, что на улице похолодало, потом спросит, не пришёл ли Лев Борисыч - хозяин клуба, следом расскажет, какой сегодня вес взял, выполняя жим лёжа.

- Что это за чёрт сидит? - спросил Сёма, кивнув на позёра.

Я пожал плечами. Про Вадика рассказывать не хотелось.

Начали подходить первые посетители. Деловитые молодые люди, строгие бледные девушки: привычная ночная публика, все ещё трезвые и вполне приличные. 

Едва ли кто-то из них может нас всерьёз огорчить. Молодые люди слишком твёрдо несут на лицах выражение уверенности - но это как раз и успокаивало. Чтобы обыграть их, достаточно поколебать на секунду их уверенность.

Здесь вообще надо работать предельно быстро и агрессивно. Драка начинается с резкого шума: что-то громко падает, стол, стул, посуда, иногда всё это разом. Мы срываемся на шум. Сёма всегда работает молча, я могу прокричать что-нибудь злое: «Сидеть всем!», например, хотя сидеть вовсе не обязательно, и, может быть, даже лучше встать.

Цепляем самых шумных и - вышибаем. За двери.

Эти секунды по дороге от места драки к дверям - самые важные в нашей работе. Здесь необходим злой натиск. Человек должен понять, что его буквально вынесли из кафе, - и при этом ни разу не ударили. Он теряет уверенность, но не успевает разозлиться. Если мы его ударим - он вправе обидеться, попытаться ударить в ответ. Влипнуть в драку с посетителями - пошлое дилетантство. Мы стараемся этого себе не позволять, хотя не всегда получается, конечно.

Я слышал, что в соседних клубах были ситуации, когда злые пьяные компании гасили охрану, изгоняли вышибал с разбитыми лицами на улицу. Я бы очень тосковал, когда б со мной случилось такое.

Но, признаться, в этом нет ничего удивительного: на всякого вышибалу обязательно найдётся зверь, который и сильней, и упрямей; тем более, если этих зверей - несколько.

А нас с Молотком - двоё. На такой клуб и четверых мало, но Лев Борисыч, наш, я говорил уже, хозяин, бесподобно экономен.

Молодые люди показывали нам билеты - синие полоски бумаги, с оттиском печати и ценой. Сёма веселыми глазами косил на девушек.

Как всегда стремительно вошёл, легко пронося огромный живот, Лев Борисыч; еле заметно кивнул нам, рта для приветствия не раскрывая.

Молоток поздоровался с ним, безо всякого, впрочем, подобострастия - он вообще приветливый.

Я смолчал, даже не кивнул в ответ. Лев Борисыч всё равно так быстро проходит, что я вполне могу поздороваться с ним, когда он меня уже не видит, открывая дверь в помещение клуба. Вот пусть он думает, что всё именно так и обстоит: передо мной давно машет стеклянным туловом тяжелая дверь, с трудом разгоняя тяжелый запах одеколона хозяина, а я ещё произношу своё «…аствуйте... ысович!..»

Куда он спешит, никак не пойму. Всю ночь будет сидеть в кабинете с чашкой кофе, изредка пробираясь в конторку билетера, прибыль подсчитывая, и выглядывая на улицу: кто там ещё подъехал. Неужели для столь важных занятий нужно так торопиться?

Иногда Лев Борисыч выходит в зал, стараясь быть как можно незаметнее; и если начинается драка, он исчезает беспримерно быстро. Зато он знает обо всём, что происходит в клубе, например, сколько я выпиваю кружек пива за ночь, или сколько воруют бармены за тот же промежуток времени - и не выгоняет барменов ежедневно затем, что и новые тоже будут воровать. Впрочем, штат всё равно меняется постоянно, только нас с Молотком не трогают. Может, оттого, что мы и не держимся особенно за эту работу, а, может, потому, что мы ещё ни разу не облажались.

Я так давно обитаю в ночном клубе, что забыл о существовании иных людей, помимо наших посетителей, таксистов, нескольких бандитов, нескольких десятков придурков, выдающих себя за бандитов, проституток и просто беспутных шалав.

Несмотря на то, что я вижу всю эту публику еженочно, я представления не имею, чем они занимаются, откуда берут деньги. Ну, с проститутками и таксистами всё более-менее ясно, а остальные? Я здесь работаю каждый день, но пить сюда не приду ни за что: в клубе за пятнадцать минут можно оставить столько, сколько мне хватит на неделю житья. Взяли бы они меня к себе, эти щедрые люди, я бы их охранял за дополнительную плату, мне всё равно. И Сёме. Какое нам дело до вас.

А вот им до нас очень часто дело. Многие как думают: вышибала он для того и создан, чтобы померяться с ним силой и дурью. Главное набраться всерьёз, и потом идти к нам в фойе: «А чего мы так смотрим? Хотим меня вышибить? А я с друзьями…»

Но и эти, конечно, не самые проблемные клиенты.

Проблемы могут быть вот с теми, кто мимо нас с Молотком сейчас прошёл.

Пять человек, в дверь только бочком, плечи, большие руки, и тяжёлое спокойствие на лицах. Они нас даже не заметили - это всегда и напрягает.

Одеты в куртки и легкие свиторки - и при этом, говорю, плечи. У меня тоже плечи, но на мне два свитера и «комок», оттого и плечи. Молоток покрупнее, конечно, но и он не конкурент им. Он даже не стесняется в этом признаться:

- Видел?

И головой покачивает.

Молоток, конечно, не испугается и будет стоять до последнего, если что. Но шансы-то, шансы - никакие, да.

Мы с Молотком называем их: «серьёзные люди».

Никогда не упьются до неприличия. Сидят за длинным столом, отгороженным тяжелой шторой, в углу клуба, подальше от танцзала. Разговаривают неспешно, иногда смеются. Лев Борисыч обходит их стороной. Его подозвали как-то, вполне приветливо. Лев Борисыч присел на краешек лавочки и сидел, словно он воздушный шар придавленный - только и искал повода, чтоб вспорхнуть и улететь. Так и сделал, едва от него отвернулись, пробурчав что-то о делах или звонке: кто-то звонить должен. В три часа ночи, ну. 

Они приезжают редко, раз в месяц, наверное, и каждый раз я удивляюсь, насколько ощутимо исходит от них ясная человечья мощь.

«И на женщин внимания не обращают», - отметил я, глядя, как они привычно рассаживаются за шторкой, передвигают стол, словно у себя дома.

Не обращают внимания вовсе не потому, что женщины им неинтересны, но потому, что женщины у них уже есть, любые.

Вручили стоявший на столе графин с цветами подошедшей официантке, и даже не сказали: «Унеси», - она сама, постояв мгновенье с графином в руках, догадалась.

В танцзале врубили музыку. Первая пара молодых ребят прошла туда, нерешительно: как входят в воду.

Ничего, через пол часа все расслабятся.

Иногда, под утро, я вхожу в танцевальный зал, и, совершенно отупевший, смотрю на красных и подвижных людей. Возникает такое же ощущение, как в детстве, когда горячий и ошалелый, пять часов кряду штурмовавший снежную горку, ты вдруг выпадаешь из игры, и минуту смотришь на всех удивлённо: кто мы? отчего шумим? почему так звенит в голове?

«Как же странно эти люди ведут себя, - думаю я, уставший, утренний, сонный, глядя на спины, затылки, ноги, ладони, - Они же взрослые, зачем им так размахивать руками, это же глупо…»

Но на другой день снова иду на работу, почти забыв это ощущение. И если помню его, то не понимаю, не могу прочувствовать.

- Тебя зовут, - сказала мне секретарь Льва Борисыча, просунув меж стеклянных дверей птичью, черную, маленькую головку с яркими губами.

Ни разу меня не вызывали ко Льву Борисычу.

- Что это вдруг? - спросил я весело у Молотка.

Он сделал непонимающее лицо. Мы оба подумали, что, наверное, проштрафились. Только не совсем понятно, когда это случилось.

Я спрыгнул с табуретки, толкнул дверь и сразу увидел, что Лев Борисыч уже идёт ко мне, и машет издалека рукой: не ходи, мол, сам, сам буду сейчас.

- На улице, на улице поговорим, - сказал он негромко; у него есть привычка каждую фразу повторять по два раза, словно проверяя её вес: не слишком легка ли, не слишком ли дешево он её отдал.

Мы вышли, и несколько секунд двигались молча, отходя от дверей клуба, от людей, куривших у входа. Я косился на живот Льва Борисыча: «Не мёрзнет ведь… - думал, - …в одной рубашке…»

- Я могу надеяться на конфиденциальность, Захар?.. На конфиденциальность нашего разговора?

- Безусловно, - произнёс я, постаравшись сказать это очень серьёзно, и даже проникновенно.

- Хорошо, хорошо… Мы же работаем вместе, я вижу, как вы работаете. Меня устраивает ваша работа, устраивает. Есть какие-то мелочи… мелочи… Но в сущности всё устраивает… - Лев Борисыч говорил всё это быстро, глядя в сторону, в кусты, на асфальт так внимательно, словно хотел найти оброненную кем-то монету.

- И мы хотим расширяться… Пришло время, есть возможности. Красный фонарь, понимаете? У нас здесь будет красный фонарь. Я хотел бы, чтобы вы возглавили охрану заведения. Ну, понимаете, бывают всевозможные… эксцессы… эксцессы. Да?

Здесь он впервые взглянул на меня, кратко и внимательно.

- Я согласен, - ответил я просто.

Меня это почему-то развеселило. Охранник бардака, об этом ли мечтала моя мама… Замечательная работа. Замечательная - с двумя «ч».

- Хорошо, хорошо, - сразу перебил меня Лев Борисыч, - Нам, наверное, нужно будет расширить штат. Я просто не хотел бы, чтобы вы уходили из бара, - вы опытный. Мы возьмём человека… У вас нет на примете? На примете нет человека? Мы возьмём. Одного. Подумайте.

И Лев Борисыч ушёл. Я закурил, - не идти же мне за ним, след в след. Повозил ботинком воду в луже. Мне посигналили, я оглянулся: из-за поворота, включив ближний свет, медленно вывернул джип, очень мощный, с московскими номерами. Водитель брезгливо глядя на меня из-за стекла, сделал резкий жест: одновременно поднял вверх ладонями руки. «Чего стоишь, тормоз!» - означает этот жест. Джип в это время катился на нейтральной скорости, но я не уходил. Надо было сделать слишком быстрое движение, чтобы дать проезд: мне не пристало двигаться поспешно, я не официант.

Водитель вдарил по тормозам, когда джип уже почти наехал на меня - всё это, впрочем, продолжалось не более двух секунд. Я сделал два шага в сторону с дороги, ступив в грязь на обочине. Джип проехал мимо. Водитель на меня не смотрел.

Из джипа, увидел я, двигаясь вслед, вышли двое мужчин - один совсем невысокий, но очень подвижный, потирающий руки, беспрестанно поворачивающий в разные стороны маленькую голову на крепкой шее. И даже по затылку, казалось, видно, что он часто, много улыбается. 

«Машин сегодня много как», - заметил я, подходя к клубу.

Молоток любопытно смотрел на меня.

- Ну, чего? - спросил он весёлым шепотом.

- Блядский притон собираются здесь открывать, - ответил я, сразу наплевав на свои обещания Льву Борисычу.

- И что? - не понял Молоток.

- Хотят не только, чтоб девочки работали, но и мальчики. Они сейчас пользуются спросом. По поводу тебя спрашивал. Напрямую постеснялся к тебе обратиться. Ты как? Не хочешь подработать?

- Да пошел ты! - Молоток захохотал, и я тоже засмеялся.

- Охрана им нужна, - сказал я серьёзно, но не согнав ещё улыбку с лица.

- А чего нет? - весело отозвался Молоток, - А какая разница! Зарплату прибавят нам?

- Прибавят, - уверенно ответил я, и сразу вспомнил, что про зарплату Лев Борисыч ничего не сказал, даже не намекнул.

- Где у вас тут штык? - спросил новый посетитель, немного поддатый, с усиками, улыбчивый, но с неприятной придурью во взгляде. Лет, наверное, сорока.

- Какой штык? - спросил Молоток.

- Ну, билетик наткнуть, - криво улыбаясь, ответил мужик.

Молоток неприязненно взял у него билетик, скомкал и бросил в мусорное ведро. Мужик застыл с улыбкой на небритом лице.

- Заходи, заходи, что стоишь, - приветливо отозвался Молоток.

«Молодец, Сёмка», - подумал я весело, но по выражению, с каким мужик зашёл в клуб, понял, что на этом всё не закончится: он ещё вернётся, придумав ответ для нас.

Я покурил два раза, перекинулся парой шуток с Молотком, вместе мы оценили сегодняшних стриптизёрш - их привезли на машине, они прошли мимо нас быстро - всегда проходят быстро, никогда не здороваются, неприветливые. Большая сумка у каждой на плече. Всё время думаю, что там у них в сумках, если они на сцене появляются в распашонке и юбчонке, которые мне в карман поместятся. Ну, туфельки ещё - и всё...

Стриптезёрши были безгрудые, и вблизи вовсе некрасивые - при чём тем самым, редким типом некрасоты, о которой женщины догадываются сами. Такие лица часто бывают у провинциальных проституток.

В полночь, в самый разгар дурного, пьяного, с перекурами веселья приехали местные бандиты - они катаются до утра из клуба в клуб, четверо молодых, наши с Молотком ровесники и Дизель - один из местных «авторитетов», приветливый, крепко сбитый, седой. Поздоровался с нами, меня по имени назвал: «Привет, Захар, ну как?» - и я в который раз отметил про себя, что мне приятно, приятно, бес меня возьми, что он помнит меня, хорошо жмёт своей лапой мою ладонь, и вообще - улыбается хорошо.

«Какого хера мне должно быть неприятно?» - огрызнулся я про себя.

«А чего тебе радостно? - ответил сам себе, - Что ты хвостом дрогнул, псина беспородная? Думаешь, он тебя выручит когда? Переступит, не заметит, он же волк, волчина, волчья кровь злая…»

Дизель вошёл в зал степенно, покосился на видный сквозь незакрытую штору столик «серьёзных людей», - и сразу отвернулся, будто равнодушно.

«Ах, Дизель, - подумал я лирично, - Какой ты крепкий человек, опытный какой, и боятся тебя, и уважают - а рядом с этими ты всё равно просто «блатной»… Кончается твоё время, Дизель».

В час ночи я, мигнув Молотку, пошёл на первый номер стриптиза. Обычно за ночь бывает два номера, и мы с Молотком смотрим по очереди, я - первый выход, он - второй. А то и наплевав на всё, заходим оба в зал, лишь изредка поглядывая на входную дверь: не проскочит ли кто без билета.

Девушки ещё танцевали на своих худых белых ногах, когда раздался грохот в зале. Я влетел туда спустя несколько секунд, но ничего не понял: одиноко, посреди зала стоял здоровый, под два метра, кавказец, отчего-то в куртке. Сразу было видно, что он один из виновников шума, - но кто был с ним, вернее - против него?

Я увидел, что блатные с Дизелем сидят за столиком в углу, отвернувшись - словно не при делах. «И позёр с ними сидит», - мельком отметил я.

Затылки блатных были напряжены, к тому же в их сторону косилось несколько посетителей, сидевших поблизости.

«Они, конечно», - догадался я, но ничего делать не стал.

- Мы встретимся с вами потом! - громко говорил кавказец, обращаясь при этом в никуда, словно ко всем одновременно; и суть его слов, в общем, сводилась к запоздалой попытке не уронить достоинство, - Мы подъедем завтра и поговорим! - обещал он с акцентом.

Подойдя, я взял его за локоть, и ощутимо дёрнул к выходу:

- Давай, на улице поговоришь…

Он для виду немного придержал руку, но я все эти жесты определяю и отличаю легко: есть ли намерения упрямиться тупо или можно эти намерения обломать.

- Давай-давай, - подтолкнул я его в плечо.

- А почему я? - не слишком уверенно возмущался кавказец; вслед за ним потянулись две его девушки, обе нерусские, испуганные.

- Иди-иди… - сказал я, слыша в голосе своём ту самую ненаигранную усталость, которая, я знаю, иногда действует на людей лучше, чем дурной окрик.

Выйдя из зала, кавказец сразу смолк, и, похоже, сам был доволен, что всё так закончилось, бескровно.

- Чего случилось? - спросил я у Вадика, проводив кавказца, и вернувшись к бару. Вадик обычно в курсе, видит всё из-за своей стойки.

- Эти, с Дизелем… кто-то из его ребят, стул выбил из-под кавказца. Ногой, когда мимо проходил. Кавказец привстал, что ли, в это время…

 «Ну и ладно… - подумал я о произошедшем, - … и ладно».

Отходя от барной стойки, я столкнулся лицом к лицу с одним из спутников Дизеля, и тот, показалось мне, хмыкнул победительно.

«Какой поганый…», - подумал я, дрогнув плечами. У этого типа были глаза маньяка, белесые и тупые, обветренные скулы с блондинистой щетиной, плохие зубы, узкий лоб.

Стриптиз мне смотреть расхотелось.

Мы вышли с Молотком на улицу - я покурить, он подышать воздухом.

Из клуба выскочили двое потных парней, у одного рубашка расстегнута до пупка, второй - весь красный и масляный, словно со сковороды. Они явно собирались подраться. Разговор их, как всегда бывает в подобных случаях, был совершенно бессмысленным.

- И чего ты хочешь?

- Да мне по фигу, понял?

- Ты ответишь, клянусь.

- Не проклянись…

- Нет, чего тебе надо, а?

Мы с Молотком подошли к ним, встали рядом. Они всё повторяли свои заклинанья, кривя пьяные, с красными губами, рты, и сжимая кулаки.

- Подраться хотите? - спросил я, - Вон идите за кусты и деритесь, нечего тут маячить.

Они всё стояли друг против друга, изображая, что не заметили меня.

- Я кому сказал? - спросил я на два тона выше.

Тот, что в расстегнутой рубахе, не выдержал характера, и с брезгливым выраженьем лица шмыгнул в клуб. Второй поворотился спиною к нам, закурил, шумно выдыхая дым. Дым плыл в свете фонаря, медленный. Накрапывал дождичек, еле заметный, на исходе.

Самое дурное время в клубе - после часа ночи. Сейчас начнут делить девушек, случайно задевать друг друга плечами, и прочие глупости выяснять. До четырех утра это будет продолжаться. Последний час, после четырех, все уже усталые и медленно разъезжаются, не прощаясь с нами, вообще нас не видя, глядя в пол, иные - пошатываясь, и еле ворочая мутными глазами. Без пятнадцати пять, в клубе почти никого нет - два, три человека, очень вялые. Обычно, я заметил, у них нет денег на такси, и они медленно и безропотно идут в ночной город, когда мы их выпроваживаем.

Посмеиваясь, мы вернулись за свою стойку. Молоток потягивался, хрустя сильными костями. Куртка на его спине натягивалась, когда он вытягивал руки вперёд.

Мимо нас, на улицу, выбежала девушка, я не успел рассмотреть её лица. Со спины она показалась знакомой.

- Это, что ли, Вадика подруга? - спросил я у Молотка.

Молоток кивнул.

- А когда она пришла, я не видел?

- А ты со Львом Борисычем бродил…

- Чего это она?

Молоток пожал плечами.

Девушка, похоже, была взволнована. Она добежала до такси - таксёры всегда в некотором отдалении паркуются, мы их отгоняем от клуба, чтоб не мешали ставить свои авто посетителям.

- Сумочку забыла, - догадался Молоток, когда девушка быстрым шагом опять направилась в клуб.

«С Вадиком, верно, поругалась», - едва успел подумать я, как сам Вадик - лицо в розовых пятнах - выбежал в фойе, и остановился, ожидая подругу.

- Где моя сумочка? - спросила она сдавленным голосом, зайдя с улицы.

- У него, - ответил он.

- И что?

Вадик смотрел на неё неотрывно, словно пытаясь прочесть ответ на вопрос у своей девушки на лице, предположительно, на лбу.

Ответ пришёл сам, открыв дверь в фойе плечом, - тот самый белесый тип с плохими зубами. В руках у него болталась женская сумочка.

- Ты что убежала? - спросил он у девушки, игнорируя всех находящихся в фойе.

Она отвернулась в сторону, глядя куда-то сквозь стекло, на машины, ожидая, что Вадик как-то разрешит проблему.

Вадик молчал, поводя плавающим, не цепляющимся не за что взглядом: он не видел ни этого типа с сумочкой, ни нас, ни подружки своей.

Мне не хотелось ввязываться, но я сказал:

- Отдай ей сумочку.

- Пойдем в клуб, ты, - белесый тип, пройдя мимо Вадика, и не ответив мне, потянул девушку за локоть, - Чего ты ломаешься, бля…

- Дружок, я с тобой разговариваю, - окликнул я его, - Отдай ей сумочку.

- Я тебе не дружок, - ответил он, не оборачиваясь. Голос его был нехорошо спокоен. Отвечающий таким голосом, может развернуться и ударить коротким и злым ударом в лицо тому, кто спросил.

- Ты мне вообще никто, - ответил я, - Сумочку отдай, и иди, отдыхай с друзьями.

- У нас тут свои отношения, кто тебя зовёт? - тип, наконец, обернулся ко мне, вид у него был совсем неприветливый, - Я эту девушку знаю… давно. И я с ней общаюсь, - он медленно, почти мучительно цедил слова, словно они получались у него с трудом, - Ты тут кто? Полиция нравов? Тебе не объяснили твои обязанности?

- Мои обязанности тебя не волнуют, - ответил я, - Сумочка не твоя, даже если ты делил с девушкой один горшок в детском садике. Отдай сумочку, и общайтесь дальше.

Тип помолчал, улыбаясь. Выдержав паузу, показавшую, что он не меня послушал, а принял самочинное решение, ответил:

- Я отдам, а ты не суйся больше.

Тип протянул сумочку девушке, и она, схватив её, вместо того, чтобы пойти на улицу, снова забежала в помещение клуба.

- А ты вообще иди и заройся у себя за стойкой, - сказал тип Вадику, и следом за девушкой вернулся в клуб.

- Бля, ну что за дура! - выругался я в сердцах, когда мы остались с Сёмой вдвоём. – Какого черта она опять туда полезла?

Молоток тоже выругался - в том смысле, что белесый тип - наглец.

«Нервотрёпка на всю ночь…», - подумал я о подруге Вадика.

Хотел закурить, но, не выдержав, я пошёл проследить, что там у них будет дальше.

Не увидел ни типа, ни подружки Вадика. Сам Вадик готовил кому-то коктейль.

- Где подружка твоя? - недовольно спросил я через чье-то плечо: к стойке было не протиснуться.

- Она наверх побежала, в гримерку, - ответил Вадик, не глядя мне в глаза.

«Зачем в гримерку? - удивился я, - Туда вообще никто из посторонних не ходит».

Я и сам ни разу там не был. Поднялся по лесенке, озираясь. Вроде бы там всего две комнаты: для ди-джея, и для танцовшиц.

Заглянул в первую – посреди комнаты стояла стриптезёрша с голой грудью и поправляла чулок. Почему-то вид её меня вовсе не тронул, - грудь и грудь, я не больше бы удивился, когда б увидел ее локоть, или колено.

- Ты девушку тут не видела? - спросил, глядя на неё.

- Светку? Она побежала через другой вход. За ней этот придурок гонится. Сюда пришел, стучался.

- Откуда ты знаешь, что она Светка?

- Светка? Мы учились вместе. Она сегодня пришла посмотреть, как я танцую. Вы сделайте что-нибудь, вы чего, он больной совсем. Орал там…

Не ответив, я закрыл дверь.

Спустился другой лестницей, никого не встретил, вернулся в фойе.

- Не видел их? - спросил у Сёмы.

Он не видел. Но они снова сами явились: девушка, Светка эта, уже вся на истерике, с растрепавшимися волосами, и тип за ней, дрожит злобно тугими щеками, наглый, тупой, упрямый.

- Со мной поедешь, и я тебя сегодня выебу… - он потянул её за плечо, поймав у двери на улицу. 

- Достал ты уже, - сказал я.

- Кто тебя достал? - тип смотрел на меня, щеря зубы.

- Ты меня достал.

Я спрыгнул с табуретки, и тут вышел Дизель - сразу шумный во всяком своем движении, немного подвыпивший, улыбающийся - может, он что-то уже разузнал, может, по нашему виду понял, что сейчас будет драка, но среагировал мгновенно.

- Ты чего творишь тут? - без злобы, но громко, с отцовским таким гонором набросился он на своего белесого братка. Развернул его, и сильным ударом двух ладоней в плечи выбил из фойе на улицу.

- Извините, пацаны, дурит… Работайте, не переживайте… - улыбаясь, сказал нам Дизель. 

Они сразу же уехали.

Светка вновь вернулась в клуб, немного, с минуту, побыла там, и потом Вадик с трогательным видом вышел её проводить.

Я покачал головой, думая и о Вадике, и о Светке, и об этом… мерзком…

- В следующий раз надо его сразу вырубать, - сказал я Сёме.

Сёма кивнул. Он согласен.

Я разнервничался немного, что скрывать.

А Сёма - нет. Или уже успокоился.

- Захар, я не понимаю, откуда у них такие машины? - спрашивал он меня в который раз.

Подъехала иномарка, в салоне - двое почти подростков, но преисполненных собственного недешевого достоинства. Они, конечно же, раскрыли двери, включили магнитолу настолько громко, чтобы перешуметь музыкальный гам в клубе. Позвали каких-то знакомых девушек, случившихся неподалёку - и девушки тихо подошли, замирая от самого вида авто. Подростки курили, хохотали, закидывая головы, открывая тонкие белые шеи, которые Сёма сломал бы двумя пальцами, и снова курили, и снова хохотали - при этом сами не выходили из авто, сидели на роскошных креслах, развалившись, то вытягивая тонкие ноги на улицу, то закидывая их чуть ли ни на руль.

- Пойдем поближе посмотрим? - позвал меня Сёма, - Отличная тачка.

Мы вышли на улицу. Молоток сразу спустился к авто и стоял возле него с таким видом, словно думал: отобрать сейчас, или не стоит пока.

Сёма вообще трепетно относится к машинам. У него красивая, тонкая, с большой грудью, жена, которую он иногда несильно бьет, потому что она не хочет готовить. Жена обижается, уходит к  маме, потом возвращается, потому что он, в сущности, добрый малый, и очень её любит.

Но мечтает, говорю, только о машине.

Я стоял не приступочках клуба, вдыхая хороший ночной воздух и успокаиваясь, успокаиваясь.

«Плевать мне на них на всех, плевать, - думал я, уже с ясным сердцем, бьющимся ровно, - Мне отработать сегодняшний день, и всё. А завтра будет новый день, но это только завтра… Плевать, да. Как же мне плевать на них…»

Дома у меня - маленький сын и ласковая жена. Они сейчас спят. Жена хранит пустое, моё, место на нашей кровати, и порой гладит ладонью там, где должен лежать я.

Сын просыпается два или три раза за ночь, и просит кефира. Ему ещё нет двух лет. Жена даёт ему бутылочку, и он засыпает, причмокивая.

Сын мой всегда такой вид имеет, словно сидит на бережку, ногой качая, и смотрит на быструю водичку.

У него льняная голова, издающая мягкий свет. Я отчего-то называю его «Березовая брунька». Ему это имя очень подходит.

Улыбаясь своим мыслям, я спустился к Сёме.

Авто определённо ему нравилось. А молодые люди в этом авто - нет.

Он будто жевал иногда свою кривую улыбку, обходя машину. Девушки уже косились на Сёму, а молодые люди стали много плевать длинной слюной.

- Чушки, да? - наконец сказал громко Сёма, он стоял с другой стороны машины, возле багажника.

Я поднял удивлённые глаза.

- Чушки - взяли денег у папы с мамой - и понтуются, - пояснил Сёма.

Я поперхнулся от смеха.

Молоток прошёл мимо курившего, нога-на ногу, водителя и враз притихших девушек, испуганно сдавших назад при виде хмурого охранника.

Внезапно Молоток остановился и вернулся к раскрытой двери авто.

- Да? - громко, как к глухому обращаясь, спросил он сидящего за рулём. Молоток даже наклонил свою здоровую башку, будто всерьёз желая услышать ответ.

- Чего? - переспросил пацан, инстинктивно отстраняя голову.

- Ничего, - ответил Молоток тем тоном, каким посылают к черту, и толкнул дверь машины. Она ударила, не сильно, по ногам пацана.

Из клуба, раскрыв пасть то ли ветру, то ли отсутствующему дождичку, вышел тот самый, что спрашивал, где у нас штык.

- А мы в Афгане так не ходили… - сказал он, с пьяной иронией, оглядывая нас с Молотком, возвращающихся в фойе.

«Созрел, так я и думал…»

- Чего он сказал, я не понял? - спросил Молоток, когда мы уселись на свои табуретки.

Я пожал плечами. Я тоже не понял. И он сам не понял, что сказал. Но ему же надо пасть свою, дозалитую водкой, раскрыть, - он раскрыл.

Ему явно не терпелось сказать нам что-нибудь ещё: торопясь, затягиваясь по нескольку раз подряд, он выкурил половину сигареты, и вернулся к нам, запутавшись на минуту, в какую сторону открыть дверь. Вошёл в фойе, стоял, покачиваясь и улыбаясь, рот у него не закрывался, виднелись прокуренные, но крепкие ещё зубы. Отстегнул зачем-то барсетку с пояса, держал её в руке.

Входившие с улицы сторонились его.

- Чего встал посередь дороги, как сорняк? - поинтересовался я.

- Мешаю? - переспросил он ехидно.

Я не ответил.

Он подошел к нашей стойке, положил барсетку.

Долго искал в карманах, видимо, сигареты.

Выложил нам на стойку какие-то бумажки, медную мелочь.

Нашёл, наконец, пачку с обломавшимися сигаретами, всю в табаке.

- Посмотри за барсеткой, - сказал мне, щуря пьяный, смешливый взгляд, - Я ещё покурю.

- Убери, - попросил я просто.

- Да ладно, - сказал он, и повернулся к выходу.

Я легко ударил по барсетке, и она отлетела в угол фойе к мусорному ведру.

- Вот ты какой, - протянул он, повернувшись, - У нас в Афгане…

- Грибы с глазами. Я же тебе сказал: убери.

Он стоял с минуту, снова раскачиваясь на каблуках. Потом всё-таки поднял с пола своё имущество. Разглядывал его ещё с минуту.

Подошёл ко мне и неожиданно обхватил правой рукой, то ли, приобнимая, то ли, придушивая, за шею.

- Вот ты какой… ты какой… - приговаривал сипло и зло.

Молоток посмотрел не меня, чертыхнувшись, но по моему лицу понял, что всё в порядке.

Не очень торопясь, правой рукой нашёл большой палец охватившей меня жилистой, крепкой лапы, и резко оттянул его, одновременно ударив мужика локтем левой в грудь.

Хэкнув, мужик выпустил меня. Я схватил его за грудки:

- Ты что, придурь афганская? Не танцуется тебе? А? Чего тебе не пляшется, шурави? Скучно? - тряс я его, - Вали тогда отсюда!

Вытолкнул его на улицу, чуть не рыча от раздражения. Не сдержался, вылетел следом за ним и столкнул с каменных приступков клуба.

Сёма тоже вышел на улицу. Смотрел, ласково улыбаясь, на меня.

- Разозлился? - спросил, глядя как «афганец» отойдя недалеко, снова занялся поиском сигарет.

- Разозлился, Захар? - еще раз спросил Сёма, но так, что можно было не отвечать - и не обидеть этим. Я и не отвечал. Просто потому, что сразу отвлёкся.

Что-то нехорошее назревало на стоянке авто.

Московские ребята, которых я встретил на дороге, припарковали свой могучий джип так, что он мешал выехать другому джипу, попроще. Но в этом, попроще, джипе сидели те самые пятеро, породистых, - «серьёзные люди» мы их с Молотком называем.

И вот эти пятеро, похоже, уже минуты три не могли выехать. Это очень долго для них - три минуты. Поначалу они сигналили, - я ещё когда общался с «афганцем», слышал сигналы, - и никто не выходил к ним.

Сейчас двое из «серьёзных людей» вылезли из своей машины, и один из них не без интереса пинал черный джип московских гостей по колесу. Срабатывала сигнализация, десять секунд верещала, потом обрывалась, и он снова пинал по колесу, каждый раз всё злее.

«Наверное, надо пойти позвать этих… чертей столичных…» - подумал я, но не пошел, решил постоять, покурить, посмотреть: невозможно оторваться от вида раздраженных и очень сильных людей.

- Сейчас что-то случится, - сказал Молоток весело. Даже у него появилось предчувствие, хотя обычно его интуиция дремлет.

Я мелко кивал головой, словно в такт музыке: случится, случится, случится.

Москвичи появились, ленивые, улыбающиеся, когда я уже разглядывал окурок, примеряясь, куда его бросить: до урны дойти, или пусть здесь валяется, под ногами.

Раздраженным из столичных гостей выглядел только водитель - всё-таки его машину пинали. Но по всему было видно, что водитель вовсе не главный из них. Двое его пассажиров поначалу даже не спустились со ступенек клуба к машине, разговаривали о чем-то, поглядывали по сторонам, смеялись.

Тот, что повыше, щурился, глядя в спину пошедшему к джипу водителю. Второй, ростом едва ли не в полтора метра, весело крутил головой и всё потирал руки, маленькие свои ладони. Отчего-то казалось, что ладони у него шершавые.

Водитель подошёл к машине нарочито медленно. «Серьёзные люди» его ждали, не уходя. Лица их были привычно спокойны.

У двери своего джипа водитель остановился, не торопясь открывать дверь. Я не заметил, кто первый заговорил - он или поджидавшие его, и что они говорили, тоже не слышал - мешала музыка, громыхавшая в клубе.

Высокий москвич начал порываться тоже пойти к машине, но его спутник с шершавыми ладонями, придерживал товарища за рукав. Нечто лукавое было в поведении невысокого - он явно не боялся ничего, и даже… напротив… выжидал, да.

Появился, выйдя из клуба, позёр, и сразу ушёл, что-то почувствовав.

У джипа, вроде бы, ничего не случилось, ну, легонько толкнули водителя в плечо, он тоже взмахнул рукой, но разве это драка, разве это повод. Ни драка, ни повод, ничего, - однако невысокий быстро, как на четырех ногах, слетел со ступенек, и я, вовсе потеряв его из вида, догадался о происходящем только спустя несколько секунд, когда те двое из «серьезных людей», что состояли у джипа, неожиданно исчезли из поля зрения. Упали.

Не поверив своим глазам, я двинулся к джипу. Одновременно из своей машины выскочили ещё трое «серьёзных людей».

Пока мы с Молотком подошли, эти трое тоже попадали в лужи. Зато встали двое тех, что пали первыми, - но и они не устояли долго.

Не было никакой драки, в том виде, как я привык её видеть, и разгонять, здесь, в клубе. Никто не взмахивал руками, не подпрыгивал, ни раздавалось тех жутких звуков, когда бьют в человеческое лицо.

Невысокий, будто забавляясь, перекатывался от одного противника к другому, подсекал их неуловимым движением, и они, здоровые, как медведи, все уже грязные, с надорванными на шеях свитерами, сразу валились, даже не успевая взмахнуть рукой, или чем ещё там можно взмахнуть, когда очень хочется ударить.

По инерции я влез сразу в самую гущу дерущихся - верней, пытающихся драться, - и оказался в двух метрах от невысокого. Он развернулся ко мне. На лице его была всё та же улыбка, и показалось, что он подмигнул, направляясь ко мне танцующими, мягкими движениями.

Я понял, что спустя полторы секунды тоже буду лежать на асфальте. 

- Тихо-тихо-тихо! - весело, глядя ему в глаза, только в глаза, говорил я, отходя назад, выставив вперёд две руки с раскрытыми ладонями и всё-таки надеясь ударить его хотя бы раз, а лучше не раз, если он сделает движение, любое движение ко мне, против меня.

«Ногой ударю… Сейчас я ударю его по голени, в кость», - решил я, улыбаясь счастливо. Все эти несколько секунд мы как братья смотрели друг на друга, с любовью.

И здесь его отвлекли, кто-то из «серьёзных людей», совершенно несерьёзно извалявшийся в грязи, наскочил сбоку, сразу же упал, но невысокий уже двинулся дальше, весёлый и бодрый.

Его спутник, заметил я, не дрался вовсе, зато очень грозно кричал, подбегая к упавшим, хватая иногда их за волосы.

- Чего, суки борзые? Приболели тут? Давно вас тут не пугали? - спрашивал он.

К тому моменту, когда павший подымался, этот москвич уже стоял возле другого, ковыряющегося в луже. Ему, похоже, было удобнее общаться с лежащим собеседником. Водитель их, так вообще влез в машину, и прогревал её, и даже, кажется, курил при этом.

«Вот с ним и надо говорить», - понял я.

- Не лезь никуда! - крикнул Молотку, и сторонкой, сторонкой подбежал к водителю московского джипа.

- Отгоняй свою машину! - заорал я ему в лицо, - Отгоняй, говорю!

Он среагировал на голос, включил заднюю скорость, и тут же стал, ничего в зеркале заднего вида.

- Молоток, вытаскивай там из под колёс, кто есть! - заорал я.

Сёма кивнул, сразу же вытащил кого-то за ноги, махнул мне рукой: пусть едет.

Джип, отсвечивая мощными боками, выехал, я проследил глазами его движение и случайно заметил, что те двое подростков на иномарке, которых Молоток обхамил, встали неподалёку от клуба.

«Ждут, когда нас затопчут, уродцы… Хотят прийти доклевать, падальщики…»

«Серьёзные люди» уже без меня разобрались, что делать - по крайней мере, один из них. Он сел за руль, тоже пытаясь выехать - убраться отсюда, пока дорога свободна.

- Молоток, загружай их в машину! - крикнул я.

Дождавшись, пока джип «серьезных людей» выкатит с парковки и встанет в исходную, дрожа, светя фарами на дорогу, я раскрыл все три, кроме водительской, двери, и стал собирать битых.

- Давайте, сваливайте отсюда! - то ли просил, то ли приказывал я, поднимая здоровых, но обмякших мужиков, подтаскивал их к машине, запихивал в салон.

Оставались ещё двое. Этот весёлый, карликового роста, малый, терпеливо дожидался, когда они поднимутся, чтобы снова их уронить, и никого не подпускал к своим жертвам.

- Угомони своего друга, дай им уехать, - кинулся я к высокому москвичу, красному, суетливому.

- Давить их надо тварей! - орал он, - На кого подняли! Давить!

- Давай, короче, уводи его, заколебали! - заорал и я, неожиданно грубо подталкивая его, и это подействовало.

Раскинув ручищи, будто для объятия, высокий на несколько мгновений отгородил своего маленького друга, и этого времени нам с Молотком хватило. Мы впихнули в машину оставшихся двоих. По лицу одного из них, откуда-то из-под волос, текла кровь. Джип «серьезных людей» сорвался с места.

Московский, бронированный черный зверь снова вернулся к зданию клуба, неспешно припарковался и утих.

- Надо догнать их! Давить! - снова дурью заорал высокий москвич, но мелкий махнул рукой и вернулся, чуть ли не подпрыгивая на ступеньках, в клуб.

Появился Лев Борисыч - сначала быстро осмотревшаяся голова из двери, потом всё остальное.

- Что случилось? Случилось что-то? - спросил он негромко, зыркая глазами, словно выискивая, не упало ли что-нибудь ценное где-нибудь неподалёку.

- Всё хорошо, Лев Борисыч, - ответил я, улыбаясь, - Небольшие эксцессы… Всё хорошо.

- Ничего не разбили? Никто не пострадал?

- Ничего не разбили, все живы-здоровы, Лев Борисыч.

И он ушёл, оглядываясь по сторонам, но ничего не находя.

- Захарище, ё, ты молодец! - весело признался Сёма, - А? Нас бы замесил этот грёбаный самурай. Как ты догадался, что их надо развозить?

- Я в глаза ему посмотрел, и сразу догадался, - отвечал я, тоже улыбаясь.

Минуты три мы смеялись, пересказывая друг другу, как всё было.

Это хорошее ощущение, когда кажется, что - миновало, самое дурное уже миновало. Осталось немного: встретить утро, оно уже близко.

К нам в фойе вышла девушка, в замечательно идущем ей платье, тоже улыбаясь. Большое,  чистое лицо, безусловно, красивое. Высокие каблуки, спокойные руки, манеры. Взрослая только, лет тридцати трёх. Но разве это недостаток.

- Что у вас тут случилось? - спросила она, глядя только на меня. 

Я её, признаться, заметил, когда она только пришла в клуб - одна. И потом, когда она, опять в одиночестве, сидела на высокой табуретке возле барной стойки, потягивая коктейль, я тоже её видел. Подумал тогда: «Очень красивая, поэтому к ней никто сразу не подходит. Не верят, что одна пришла… Да и как эти малолетки к ней подойдут, придурки…»

Молоток сразу всё понял - ни на что у него нет чутья, а на такие моменты есть.

- Пойду посмотрю, как там в зале… - негромко сказал он, и ушёл. Мне это не нужно, но разве Молоток поверит.

- Подрались тут, дурни одни… - ответил я, спокойно глядя в улыбающееся лицо.

Никакой я не психолог, не коллекционер тонких рук, тебе раскрытых, ни тел горячих и податливых - но я обо всём догадался по тому, как она смотрела на меня.

Она смотрела, не отрывая глаз - и прямо в глаза, с ясной улыбкой на подрагивающих иногда губах.

- Ты почему всё время в берете? - спросила она.

Так и думал, что ей всё равно, какая тут драка была, кого и с кем. Надо было что-то спросить, вот она и спросила, и забыла сразу же о своём вопросе.

- В берете? - переспросил я, и достал сигарету - вовсе не от волнения, а просто потому, что давно не курил.

Пока доставал, подумал, что она наверняка должна заметить обручальное кольцо у меня на безымянном.

Но кольцо её оставило равнодушной, она всё так же улыбалась, разглядывая меня, иногда немного склоняя голову набок.

Такие, взрослые, девушки умеют держать паузу, слушать паузу, и вообще не спешить никуда. С ними не обязательно поддерживать разговор, можно смотреть друг на друга, словно играя в простую игру: ну, какая ты? ты красивая, да? и смотришь на меня? а зачем?

И она тебе отвечает на все эти вопросы, ничего не говоря.

Ответы её тоже в форме вопросов: а ты сам не понимаешь? - так отвечает она, молча, - ты ведь всё понял уже, понял ведь?

Понял, да.

- В берете, потому что у меня нет волос на голове, и если так сидеть весь вечер, без берета, то это очень привлекает и даже иногда веселит посетителей.

Я снял берет, обнажив свою наголо бритую голову. Это был очень открытый жест, почти интимный: вот, смотри, ты же просила. Если бы они сняла туфельку, и положила мне ножку на колено – «…и ты смотри, как у меня накрашены пальчики на ногах…» - это было бы почти то же самое.

Она протянула руку - что бы провести ладонью по моей голове, колется ли, - но я поймал её, лёгким, почти кошачьим движеньем, за запястье.

- Какой ты… ловкий. Разве тебе жалко?

«Как ты говоришь хорошо, - подумал я, - Многие девушки говорили со мной здесь, и ни одна не спросила так: «…разве тебе жалко…»

- Не надо, - сказал я, и отпустил, не задержав ни на мгновение её руку, пульсирующую в моих пальцах, с тонкими венами, теплую и нежную, как птица.

Если бы задержал - мелодия, которую мы, казалось, уже начали разыгрывать, слыша друг друга, продлилась бы. Но я не сделал этого.

Она не поверила сразу: наверное, просто не хотела поверить, что так всё сразу оборвалось. Подумала, что я смутился немножко.

Улыбнулась, приободряя, но улыбка эта повисла в воздухе, никто на неё не ответил.

Я затянулся глубоко, медленно выдохнул дым. Наконец, тоже улыбнулся, но другой улыбкой, в иной тональности: ничего не будет, никакой мелодии, я не играю. И надел берет.

- Ну, я пойду ещё потанцую, - сказала она весело.

- Когда ты будешь танцевать, я приду посмотреть, - ответил я ей в тон.

Она вышла, и я знал, что она больше никогда не подойдет ко мне. И не жалел. Смотрел на фильтр сигареты. Это всего шестая за сегодняшнюю ночь. Какая дурная ночь, бережёт моё здоровье. Иногда я успеваю выкурить целую пачку. А это лишь шестая, которую я бросил сейчас, и в урну не попал.

Посмотрел на часы: четвёртый час. Три с копейками.

Нет, неужели так мало я курил… Достал пачку. Только шесть сигарет не хватает, правда.

Голова моя разомлела уже. Домой хочется, надоели все.

Прибежала официантка, новенькая, Аля её зовут. Не знаю, что это за имя, Аля. Алина, что ли. 

- Слушай, иди, скажи этому мудаку, чтоб он на смел меня трогать. Он трогает меня за ногу, - сказала мне Аля, раздувая ноздри.

- Какому мудаку?

- Иди, я покажу.

«Отчего она думает, что я должен отгонять от неё мужиков, - думал я лениво, сползая с табуретки, - Одела самую короткую юбку, которую только можно представить… И ноги свои… красивые… всем показывает… «Иди, я покажу», что за манера… Я же ей не говорю, куда ей ходить».

Ноги у неё длинные, да, сама только несимпатичная. А ноги замечательные.

- Вот этот.

Я кивнул головой, и пошёл к столику, за которым сидели всё те же трое, столичные гости. Ногу официантке погладил их водитель. Он смотрел, как я подхожу.

- Будьте добры, не трогайте больше официанток, - сказал я ему, наклонившись. – Хорошо?

Водитель пожал плечами.

- Я никого не трогал.

- Ну, ещё лучше, - ответил я и отошёл.

«Овца, - подумал я снова, - надо юбку одевать поприличнее, не на детский утренник пришла…»

Я ещё не успел вернуться в фойе, - оно пустовало, что недопустимо, потому что может кто-нибудь проскочить без билета, - только-только входил туда, и меня за плечо остановил высокий москвич.

- Ты оскорбил моего друга, - сказал он.

- Я никого не оскорблял, - ответил я устало. Но это уже была другая, почти безвольная усталость, не та, что в начале вечера, возникавшая от предсказуемой человеческой наглости, которую я так легко мог сломить.

- Он никого не трогал, и ты его оскорбил, испортил ему вечер.

- Ну, как не трогал, если она жалуется? - отругивался я. Молоток ещё куда-то пропал.

- Так, не трогал, - голос у него был поставлен хорошо, и, разговаривая, он кривился от близкого, готового выплеснуться бешенства, которому мне нечего было противопоставить, - Я думаю, тебе стоит пойти извиниться, - сказал он.

«Да пошло всё к черту», - подумал я и вернулся к столику.

- Ваш друг утверждает, что вы никого не трогали, - сказал я смотрящему в сторону водителю, - Если так: приношу извинения. Надеюсь, что всё было именно так. В любом случае, не стоит мешать работе наших девушек.

Невысокий, тот, кого Сёма назвал «самураем» в это время пил сок из трубочки, и лицо его кривилось, как у маленькой, желающей чихнуть обезьянки.

Я всё-таки вернулся в фойе, и даже вышел на улицу, с таким ощущением, словно во мне стало неожиданно мало крови. 

В метрах тридцати от клуба всё светила фарами иномарка с теми подростками, которых обидел Молоток.

Вышел Вадик, будто стесняясь.

- Захар, там… Этот высокий москвич… Сказал Але, что её задушат, если она будет жаловаться.

Я кивнул головой, ничего не в состоянии решить.

Подержал в руках сигарету, впервые не хотелось курить, мутило немного, и голова кружилась. Вошёл в зал, сразу попался на глаза позёр, пьяное и потное лицо его расплывалось, словно у него отсутствовали лицевые мышцы.

Откуда-то появился Молоток.

- Всё нормально? - спросил он.

Я снова покачал головой: нормально.

- Ты где был? - поинтересовался я, хотя мне было всё равно.

- А этот афганец опять в клубе, - сказал Молоток, видимо, не расслышав вопроса, - Забежал,  когда мы этих чертей разнимали… Выгнать его?

- Не надо, - ответил я.

Мимо нас, задев меня плечом, прошёл позёр.

«Надо что-то сделать, - думал я, - Что-то надо делать. Надо собраться. Они же как звери, всё чувствуют…»

- С бокалом, - кивнул на позёра Молоток.

- Уважаемый, на улицу с бокалом нельзя, - сказал я позёру.

Он покосился на меня брезгливо, отпил вино и выплюнул его на ступени, едва не попав в стоявшую ниже девушку.

- Вернись в зал, - ещё раз попросил я.

- Тебе уже объяснили, как себя вести? - ответил позёр, повернув ко мне своё расплывшееся, омерзительное лицо; в губастом, приоткрытом рту его, как что-то живое, готовое выпасть, шевелился влажный и толстый язык. 

«Господи, он-то откуда знает», - подумал я тоскливо.

- Вот веди себя, как тебе сказали, - процедил позёр.

Я сглотнул вязкую слюну и увидел, что рядом, делая странные движения пальцами рук, словно разминая их, стоит «афганец», слушает нас.

Опять медленно и редко закрапал дождь.

Мимо, вальяжный, с очень довольным лицом, прошёл высокий москвич, спустился уже со ступеней, но вдруг обернулся:

- Ну, ты всё понял, да? - сказал он мне громко.

Я не отвечал. Молоток непонимающе озирался, заглянув пару раз мне в лицо.

- Ты меня не слышишь, что ли? - спросил москвич, вернувшись назад, подойдя ко мне в упор.

- Я всё слышу, - ответил я раздельно.

Он кивнул головой, и направился к джипу.

Афганец за моей спиной засмеялся хрипло. Позёр делал странные движения лицом, словно не давая выпрыгнуть тому, кто поселился в его рту. 

- Вам говорят, с бокалом нельзя, - сказал, наконец, позёру не понявший ничего толком Молоток.

- Не трогай меня, - ответил позёр, развернулся, случайно плеснув вином прямо на грудь Молотку, и вернулся в клуб.

- Чёрт! - шепотом выругался Молоток и стал отряхивать вино с груди.

- Обмочились, хлопчики! - воскликнул «афганец», и снова захохотал.

- Иди на хер, - сказал ему Молоток, и «афганцу» стало ещё смешнее, он уже сипел от смеха.

Мы вернулись к нашей стойке, уселись на табуретки. Я прислонил голову к стене, задрав берет на затылок и открыв мокрый лоб.

- Чего такое? - спрашивал Молоток, - Я не понял. Чего случилось-то?

- Ничего, - ответил я, - Ты же видишь, ничего не случилось.

- А чего этот, высокий, так с тобой разговаривал?

- Ничего, - снова повторил я, - Ничего особенного.

Молоток замолчал недовольно. Ему не понравились мои ответы. Он задумался, и было видно, насколько тяжело ему думать, не озвучивая свои мысли вслух.

Посетители клуба начали разъезжаться.

Я сидел у стойки, стараясь никого не видеть, ни о чём не думать, но мне отчего-то мнилось, что каждый выходящий иронично оглядывает меня. Это казалось невыносимым, но, ничего, выносил, терпел, курил…

Пачка пошла на убыль. Я уже не убирал её со стойки.

Та, что подходила ко мне, - «…надо же, я не спросил её имя…», подумал я, - она тоже прошла мимо, не сказав ни слова, даже не кивнув головой. Взяла такси и уехала, не обернувшись туда, где сидели мы. Я смотрел на неё из-за стекла, ждал зачем-то, что она обернётся. Это было очень важным.

Молоток всё молчал, иногда внимательно глядя, как вытаскиваю новую сигарету, и сразу отворачиваясь, когда я прикуривал - чтобы не смотреть мне в лицо.

«Афганец» ещё какое-то время стоял на ступенях, всё раскачивался, скаля иногда лицо в улыбке, потом махнул рукой в нашу сторону, и, качаясь, пошёл пешком.

Около пяти часов, посчитав выручку, выкатился Лев Борисыч, и, не попрощавшись, уехал. Он, впрочем, никогда не прощается.

Презрительно цокая каблучками, вышла покурить Аля. Кривя некрасивое личико, глубоко затягивалась, стоя к нам в пол оборота, чтобы я видел её, и понимал то, как она относится ко мне. Следом выскочил Вадик, отчего-то повеселевший. Тоже закурил, за компанию с Алей. Он курит одну сигарету за ночь - вот в это время, в пять утра, на рассвете.

Какой сегодня кислый рассвет. Бадяга, а не рассвет.

Москвичи выходили почти последними. Я, лишённый всех эмоций, с пустой головой, ждал, что высокий опять остановится, скажет что-нибудь, но он, громко икая, разговаривал с водителем, и прошёл мимо, словно меня больше не существовало.

За ними тянулся позёр, в фойе он остановился, чтобы надеть свой плащ. Я смотрел, как он долго размахивает им, обдавая нас дурным запахом еле ощутимого гнилья. Позёр торопился, хотел поспеть сказать что-то московским гостям, но не успел, они уехали, сразу дав по газам и нагло сигналя всем, кто брёл по дороге.

Позёр вышел на улицу. Вадик при его появлении юркнул в клуб, но успел получить пухлой рукой по ягодице. Позёр довольно осклабился в убегающую спину Вадика, увидел нас, громко собрал слюну и плюнул, попав на стеклянную дверь. Желтое, густое, словно раздавленный и пережёванный моллюск, текло по стеклу.

Я спрыгнул с табуретки, она упала, загрохотав у меня за спиной.

Позёр поспешил вниз по ступеням.

Размахивая рукой, он подзывал таксиста. «…На своей не хочет ехать, пьяный…» - успел подумать я. Такси поехало к нему навстречу - но я успел быстрее.

Развернув позёра за плечо, я сделал то, чего никогда не позволял делать себе с посетителями клуба, - ударил его в лицо, в челюсть, хорошим, плотным ударом. Поймал его за плащ, не позволил упасть. Схватил за волосы, они были сальные и скользкие, выровнял голову и ударил снова, метясь по зубам.

Отпустил позёра и он упал вперёд лицом, отекая кровью, слюной, ещё чем-то.

- Он не поедет, - сказал я таксисту ровным голосом. Таксист кивнул головой и укатил.

Молоток, с красным лицом, ударил ногой, пудовым своим берцем, позёра по рёбрам. Его подбросило от удара. Закашлявшись, он встал на четвереньки, и попытался так идти. Я наступил на его плащ.

- Не уходи, - сказал я ему.

Молоток ещё раз ударил позёра - по животу, и мне показалось, что изо рта позёра что-то выпало.

Руки его ослабли, он не устоял на четвереньках и упал лицом, щекой в лужу, выдувая розовый пузырь, который всё время лопался.

Я присел рядом, прихватил его покрепче за волосы на затылке, и несколько раз, кажется семь, ударил головой, лицом, носом, губами об асфальт. Вытер руку о его плащ, но она всё равно осталась грязный, осклизлой, гадкой.

Только сейчас я заметил, что иномарка… всё с теми же подростками… так и не уехала. Они смотрели на нас из-за стекла.

Оглядевшись, я нашёл камень. Они догадались, что я ищу, и, визжа тормозами, стремительно развернулись.

- Проваливайте на хер! – крикнул я, бросая камень, и он не долетел.

Молоток тоже нашёл камень, но бросать было уже поздно. Покачав камень в руке, он кинул его в траву на обочине.

- Пока, Сёма, - попрощался я еле слышно.

- Давай, - ответил он хрипло.

Дома, на кухне сидела моя жена.

- Я очень устала, - сказала она, не оборачиваясь.

Снимая берцы, срывая их, никак не неподдающиеся, я смотрел в затылок своей жене.

В нашей комнатке заплакал ребёнок.

- Ты можешь к нему подойти? - спросила она.

Я прошёл в ванную, включил жесткую струю холодной, почти ледяной воды. Опустил под неё руки.

- Можешь, нет? - ещё раз спросила моя жена.

Я упрямо натирал мылом кисти, ладони, пальцы: так что мыло попадало под коротко остриженные ногти. В который раз опускал руки под воду, и смотрел на то, что стекает с них.

Ребёнок в комнате плакал один.

Купить книги:



Соратники и друзья